образом ограничивает свободу отца; это его спокойное повиновение нетерпеливым отцовским приказаниям умиротворило сквайра скорее, чем смогло бы сейчас что-либо иное.

— Я знаю, я тогда рассчитал их всех, но что я мог сделать? У меня не было больше денег на еженедельные выплаты, а уж как меня самого это мучило, ты сам знаешь. Этот тип не понимает, никто не понимает, но я думаю, твоя мать поняла бы, как мучило меня то, что я рассчитал их всех перед самой зимой. Я ночами не спал — все думал об этом, и я отдал им то, что у меня было. Денег, чтобы заплатить им, не было, но я откормил трех неплодных коров, и роздал им все мясо до последнего куска, и позволил ходить в лес и собирать все, что падает, и закрывал глаза на то, что они обламывали старые сучья. А теперь я должен слушать, как меня корит этот беспородный пес, этот слуга. Но я продолжу работы, Богом клянусь — продолжу, хотя бы назло ему. Я покажу ему, кто я. Вот именно — мое положение! У Хэмли из Хэмли положение выше, чем у его хозяина. Я буду продолжать работы, вот увидите! Я выплачиваю от ста до двухсот фунтов в год процентов на государственные деньги. Я займу еще, даже если придется пойти к евреям. Осборн показал мне дорогу, и Осборну придется за это заплатить. Я не потерплю оскорблений. Ты не должен был меня останавливать, Роджер! Жаль, что я не отходил этого типа хлыстом!

Он опять вводил себя в бессильный гнев, который сыну было мучительно наблюдать, но тут маленький внук старого Сайласа, который держал лошадь сквайра, пока тот был около больного, примчался к ним, задыхаясь от бега:

— Пожалуйста, сэр, пожалуйста, сквайр, мама меня послала; дедушка вдруг проснулся, и мама говорит, он помирает и чтобы вы, пожалуйста, пришли; она говорит, он примет это себе в большую честь, она уверена.

И они пошли в дом. Сквайр больше не произнес ни слова, но вдруг почувствовал, словно его выхватили из смерча и опустили в безмолвное и ужасное место.

Глава 31

Безучастная кокетка

Трудно предположить, чтобы такая встреча, как та, что произошла между мистером Престоном и Роджером Хэмли, улучшила представление двух молодых людей друг о друге. Им почти не случалось прежде разговаривать, и встречались они лишь изредка, так как обязанности управляющего до последнего времени были связаны с Эшкомбом, в шестнадцати-семнадцати милях от Хэмли. Он был на несколько лет старше Роджера, но в течение всего времени, что он жил в графстве, Осборн и Роджер находились в школе, а потом в колледже. У мистера Престона было много безосновательных оснований испытывать нелюбовь к семейству Хэмли. Синтия и Молли говорили о братьях с неизменным расположением, предполагающим близкое знакомство; посланные ими к балу цветы получили предпочтение перед его букетом; многие люди хорошо отзывались о них, а мистер Престон испытывал инстинктивную животную ревность и агрессивность по отношению ко всем популярным в обществе молодым людям. Их «положение», как бы ни обеднели Хэмли, было в графстве несравненно выше, чем у него. И более того, он служил управляющим у известного лорда-вига, чьи политические интересы были диаметрально противоположны интересам старого сквайра-тори. Не то чтобы лорд Камнор особенно утруждал себя своими политическими интересами. Его семья обрела земельную собственность и титул во времена Ганноверской династии, и потому он был вигом и в свои юные годы принадлежал к клубам вигов, где спустил значительные суммы картежникам-вигам. Все это было вполне удовлетворительно и последовательно. И если бы лорд Холлингфорд не прошел в парламент по списку вигов — как до него его отец, пока не унаследовал титул, — вполне вероятно, что лорд Камнор счел бы Британскую конституцию в опасности, а патриотизм своих предков — неблагодарно забытым. Но, кроме как на выборах, он не был склонен превращать слова «виг» и «тори» в партийный боевой клич. Он слишком долго прожил в Лондоне и был по натуре своей слишком общителен, чтобы отказать в гостеприимстве любому человеку, пришедшемуся по душе, будь этот приятный знакомый вигом, тори или радикалом. Но в графстве, лорд-наместником которого он являлся, старое партийное различие все еще было решающим признаком, по которому определяли приемлемость человека для светского общения и для избирательной кампании. Если по какой-либо случайности виг оказывался за столом у тори или наоборот, пища становилась тяжела для желудка, а вина и яства скорее вызывали критику, чем доставляли удовольствие. Брак между молодыми людьми, чьи родители принадлежали к разным партиям, был союзом столь же неслыханным и запретным, как брак Ромео и Джульетты. И конечно, мистер Престон был не из тех людей, в чьей груди эти предубеждения умерли. Они воодушевляли его и способствовали проявлению немалого таланта к интригам в пользу партии, к которой он принадлежал. Более того, он считал проявлением верности своему нанимателю «рассеивать его врагов» всеми доступными средствами. Он всегда ненавидел и презирал всех тори вообще, а после этого собеседования на болотистом пустыре, напротив дома Сайласа, возненавидел семейство Хэмли, и в первую очередь Роджера, особой, глубоко личной ненавистью. «Этот зануда! — так он в дальнейшем всегда именовал Роджера. — Он еще за это заплатит, — сказал мистер Престон себе в утешение, глядя вслед удаляющимся отцу и сыну. — Что за увалень неотесанный! У старика-то вдвое побольше прыти, — добавил он, глядя, как сквайр дергает поводья. — Старая кобыла и сама выбралась бы без всякой помощи, милейший. Я-то твой фокус насквозь вижу: боишься, что твой отец повернет назад и опять шум поднимет. Положение у него, видите ли! Нищий сквайр, работников своих рассчитал перед самой зимой, и дела ему до них нет — хоть голодай, хоть погибай. Продажный старый тори!» И таким образом, под предлогом сочувствия к уволенным работникам мистер Престон позволил себе не без удовольствия потешить свое задетое самолюбие.

У мистера Престона было множество поводов для удовольствия: он вполне мог бы забыть о своей неудаче — каковой он ее ощущал, — вспомнив о возросшем доходе и о своей популярности на новом месте. Весь Холлингфорд устремился оказывать гостеприимство новому графскому управляющему. Мистер Шипшенкс был ворчливым и раздражительным старым холостяком, который частенько посещал трактиры по базарным дням, не прочь был устраивать обеды для трех-четырех избранных друзей и знакомых, у которых, в свою очередь, обедал время от времени и с которыми дружески соперничал в вопросе о винах. Но он «не имел склонности к женскому обществу»,